Наскрізний зріз української історії від найдавніших часів до сьогодення

З донесення про збройний виступ поміщицьких селян м-ка Шаботин Черкаського повіту Київської губернії у зв’язку із введенням інвентарних правил (1848 p., липня 8)

[...] я прибыл в м-ко Жаботин вночи с 6 на 7 июля и, имея в вицу, что одно это местечко состоит из трех экономических управлений: Жаботинского — 637-ми, Завадского — 816-ти, и Флиорковского — 614 душ обоего пола (всего 2067), на другой день, поутру, потребовал к себе людей сначала из одного Жаботинского управления самых почетнейших хозяев, а военную команду приказал расставить, в виде дневки, не по крестьянским избам, но в самом местечке, в постоялых еврейских домах. Но вместо потребованных домохозяев из одного экономического управления ко мне явились крестьяне со всех трех управлений до 1000 душ обоего пола. Не приступая к расспросам, я тотчас послал за приходским священником (их здесь два) для получения от них ближайшего сведения о заблуждениях крестьян и, в случае надобности, употребления этих духовных лиц к уразумлению тех же крестьян [...]

После того я приказал, чтобы крестьяне-домохозяева пришли ко мне на господский двор для объяснения их недоразумений о сгонных днях и объявления правильных жалоб, если таковые имеют, пригласив вторично к себе и означенного священника Дембовского.

Через час собралось крестьян около 800 душ обоего пола. По выходе к ним с приглашенным мною черкасским земским исправником я объяснил им вразумительно все их повинности вообще и сгонные дни в особенности, выставил им все это на доступном для их понятия языке, не упустил ничего того, что могло бы образумить самое закоренелое невежество. Но из них многие отозвались, что сгонных дней работать не будут и платы не хотят, другие говорили, что по І и по 2 дня со двора с начала весны уже отработали, третьи объявляли, что только по І сгонному дню будут работать в месяц. Помещик Флиорковский собственно по своим расчетам представил им работать вместо 2 только по І сгонному дню с души в неделю за плату и для большего обеспечения в продовольствии дозволил крестьянам собирать на господских полях хлеб за 4-й сноп, в пользу их; но ни в том, ни в другом случае мужики не выразили своего согласия; а относительно жалобы противу своего владельца объявили, что лет 17 тому назад по приобретении им этого имения он переменил их поля, заменил старые новыми участками, и что вообще той земли, которою они пользуются, для них мало, некоторые же требовали, чтобы семейства, состоящие по инвентарю из 2 рабочих душ, были соединены в одно тягло, хотя имеют разные участки. Наконец, говорили, что до введения правил они были .обременены черезмерными повинностями. Когда же им было замечено, что оттого, что они по заблуждению и упорству не приняли рабочих книжек, и теперь нет возможности дойти, как они в настоящее время отрабатывают барщину и что в книжках этих заключается собственная их польза, для правильного расчета отработанных и заработанных дней, то все с криком отозвались, что книжек им не надо и что коли не взяли, то и не возьмут. [...]

Убедясь в этом и имея в виду, что означенное м-ко Жаботин искони слыло особенным буйным духом, что здесь был притон гайдаматских разбойников и отсюда гайдамаки начали опустошения по Украине, и крестьяне, населяющие это местечко, еще живо помнят те бесчинства, в которых отличались деды их; равно соображая, что оба нынешние священники по особенному невежеству и пьянству с крестьянами не только не имеют и не в состоянии иметь никакого нравственного влияния на своих прихожан, но даже из них Дембовский подозревается во вредном направлении крестьян противу порядка, я решился кончить настоящее поручение одним только разысканием и открытием причин, без и малейшего участия военной команды, тем более, что здесь для восстановления порядка и предупреждения давно посеянного зла, при новых подстрекательствах, непременно нужно до 3000 войска с двумя орудиями артиллерии.

Время приближалось к вечеру. Я еще потребовал к себе 5 человек крестьян и начал снимать с них показания. Вдруг послышался на дворе шумный говор. Я вышел на крыльцо и приказал замолчать крестьянам и расходиться по домам, но при этом заметил, что толпа увеличилась, и было народа обоего пола до 1000 душ. Священник оставался на крыльце, я пошел в средину толпы к старикам и повторил расходиться по домам до другого дня. Все замолчали, но не трогались с места; в это время священник, подойдя ко мне, сказал, что ему пора домой, потому что на другой день праздник; я спросил его: «Какой праздник?» Он отвечал: «Казанской Божия матери» — и отправился домой; я остался в толпе и приказывал с земским исправником расходиться по домам; есаул казачьего отряда Банников сидел в то время на крыльце помещичьего дома, а возле крыльца стоял казак Григорьев. Священник едва дошел до ворот, вдруг поднялось смятение — и в одно мгновение все мужики и бабы были вооружены дубинами и рогатинами и бросились к крыльцу, где крестьянин Наум Мокренко, задев казака Григорьева, закричал бить казаков. [...]

Никакое следствие, никакие формальные и секретные правительственные разыскания не могли бы открыть скрывавшегося в Жаботине преступного заговора противу порядка, — здесь непременно таилось страшное зло, которое теперь обнаружено действиями самих мужиков.

Если бы даже со мною была команда из 500 человек, я и тогда, без особого приказания не решился бы иначе действовать, потому что, кроме неизбежного кровопролития, приведены были в смятение другие окольные селения, которые находятся под влиянием Жаботина: Плескачевка, Куликовка, Грушковка. [...]